29 сентября в Российском Православном Университете им. Иоанна Богослова состоялся вечер памяти известного богослова протоиерея о. Александра Геронимуса.

…

Протоиерей Александр Геронимус (1945—2007), выпускник механико-математического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, в 1979 г. был рукоположен в сан, в 1983 г. окончил Московскую Духовную Семинарию, кандидат богословия. Его богословские исследования посвящены христианской антропологии, традиции исихазма, богословским взглядам Максима Исповедника.

На вечере его памяти своими воспоминаниями поделились его друзья и близкие люди, ученики и соратники. В рамках встречи состоялась презентация книги о. Александра “Рождение от Духа”, вышедшей в издательстве “Никея”.

С подробной информацией о книге можно ознакомиться на сайте издательства

На вечере выступил С.С. Хоружий.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПАМЯТИ о. АЛЕКСАНДРА ГЕРОНИМУСА:
ВСТРЕЧИ В ЖИЗНИ, ДИАЛОГ В БОГОСЛОВИИ

Сергей Хоружий

Досточтимейшие отцы, устроители вечера, коллеги!

…..Для меня радость и честь участвовать в этом собрании, посвященном памяти о. Александра Геронимуса. Мне, к сожалению, не довелось быть с ним в близкой дружбе или в тесном сотрудничестве, однако мы хорошо знали друг друга множество лет, принадлежали в широком смысле к одному кругу московской православной интеллигенции и что наиболее существенно, в нашей богословской работе мы проводили во многом близкие мысли. Всем этим общим фондом я и попытаюсь сейчас поделиться с вами.

…..Как во многих и многих воспоминаниях православной интеллигенции позднесоветских лет, здесь возникает имя о. Александра Меня. Ему я и обязан своим первым знакомством с его тезкой, будущим отцом Александром Геронимусом. Во второй половине 60-х о. Александр служил в Тарасовке, неподалеку от Пушкина, и несколько близких к нему семейств старались там на лето снимать дачу, чтобы больше быть с ним. И я вспоминаю, как неким летом – может быть, 67-го? – я регулярно бывал в Тарасовке у моих ближайших друзей Покровских. Я был математик и физик, мой друг Лев Алексеевич Покровский – также, и Покровские близко дружили еще с одним математическим семейством, Геронимусами. Фамилия вызывала у всех естественников почтение, ибо в курсах университетской математики все что-то проходили про «полиномы Геронимуса», а тут узнавали, что есть целый славный ученый род, уже в ряде поколений. И память через полвека уже смутновато рисует мне летние жаркие дни на дачной опушке, самовар, который топили шишками, и трех молодых математиков, прогуливающихся в беседе… При этом Геронимус мне почему-то вспоминается довольно мало похожим на его позднейший облик, вспоминается худым стройным юношей… возможно, аберрация памяти?

…..Однако спорадические встречи в Тарасовке и через Покровских не сложились в постоянные отношения. Принадлежа заметное время к пастве о. Владимира Смирнова во храме Ильи Обыденного, я даже не знал, что к этой пастве принадлежит и Александр Юрьевич Геронимус. Знакомство наше возобновилось лишь спустя много лет, уже после рукоположения батюшки. В начале 90-х я вошел в круг основателей Братства святителя Алексия митрополита Московского, которое создали мои друзья (они присутствуют на этом вечере), входившие в окружение Алексея Федоровича Лосева в последние годы его жизни. Братство завязало дружеские и тесные контакты с о. Александром и сыграло решающую роль в усилиях по его переводу в Московскую епархию. В свою очередь, о. Александр весьма активно участвовал в работе Братства, и на этой почве мы с ним немало соприкасались. В частности, был устроен достаточно серьезный международный семинар по богословию о. Сергия Булгакова и помнится, также еще семинар по «Оправданию добра» Владимира Соловьева. Помимо докладов на этих семинарах, мы с о. Александром были тесно связаны и с их организацией. Были также и планы создания постоянно действующего богословского семинара в Братстве и время от времени проводились отдельные богословско-философские заседания, которые также сводили нас вместе. Однако с перемещением батюшки в Дуброво наши личные встречи стали весьма редки – я не был легок на подъем, вечно занят и в Дуброво не выбирался.

…..Тем не менее, отсутствие личного общения теперь больше не означало отсутствия наших связей. В этот период уже успели образоваться и шли своим чередом заочные отношения, порожденные тем, что мы оба занимались богословием, философией и наши размышления очень во многом соприкасались. Я с давних пор усиленно занимался изучением православной аскетической традиции, исихазма. Опираясь на весь корпус исихастских первоисточников, я постарался проделать систематическую реконструкцию опытного учения о человеке, кроющегося в исихастской практике. И я также попытался показать, примыкая отчасти к богословию русской эмиграции, к так называемому неопатристическому и неопаламитскому богословию, что именно исихастский опыт, как опыт всецелого устремления ко Христу и благодатного с Ним соединения, играет центральную, стержневую роль в православном умозрении, православном способе богословствования. Роль духовной практики, роль опыта христоцентрического Богообщения здесь выдвигалась на первый план, и складывался современный образ православной духовности, или же Восточно-христианского дискурса, как тройственного единства классической патристики, паламитского богословия Божественных энергий и исихастской аскезы.

…..Этот исихастский поворот, в целом, был близок богословским позициям о. Александра. Можно сказать, пожалуй, что в его богословии был также проделан подобный поворот, по его собственной оригинальной логике и в выстроенном им самим оригинальном философско-богословском контексте. Наиболее наглядно этот поворот представлен в интереснейшей работе «Исихия и философия» (2000), где ярко виден немалый философский дар батюшки и его очень своеобычный творческий стиль.

…..О стиле стоит сказать несколько слов особо. О. Александр всегда строго логичен, как истый математик, однако при этом совсем не систематичен. Он – пастырь, и в целом, его богословие всегда в церковной ограде, оно не помышляет и не стремится стать некой новой системой, собственной системой. Поэтому общие рамки, общее строение этого богословия – это попросту рамки и строение православно-церковного вероучения, что можно ясно увидеть, например, в книге «Рождение от Духа», презентируемой сегодня. Однако по канонической канве основных вероучительных тем тут и там рассеяны специфические точечные вкрапления, неожиданные уходы вглубь, в сложные и дискуссионные вопросы – и в каждом из таких внезапных уходов автор отчетливо и лаконично, но при этом, как правило, категорично и остро, безапелляционно, представляет собственную позицию, которая может оказаться и весьма далекой от канонического, привычного, может быть парадоксальной и субъективной. В этой своеобразной стилистике можно уловить нечто общее с творческим стилем Лосева. Некогда я заметил и описал у Лосева, прежде всего, в «Диалектике мифа», весьма сходную черту, которую я назвал методологией, или же приемом «взрывчатых гнезд», используя выражение Пастернака из «Доктора Живаго». О. Александр Геронимус много читал и изучал Лосева, очень его ценил, и я сейчас думаю, что эта особенность письма о. Александра, эта оригинальная методология «взрывчатых гнезд» сближает его с ранним Лосевым, а возможно, и появилась у него не без влияния «Диалектики мифа». В качестве примера можно обратить внимание хотя бы на острые, проницательные замечания о концепции различия у Деррида, концепции хаоса у Делеза в докладе «Исихия и философия». Мне жаль, что в этих кратких словах я не могу обсудить хотя бы некоторые из этих примеров, но, без сомнения, почти всякий читатель о. Александра остановится на таких взрывчатых гнездах и задумается над ними.

…..Возвращаясь же к существу, к теме исихастского поворота, мы можем, прежде всего, констатировать, что у о. Александра он действительно имеет место. Свидетельств тому немало; скажем, в «Рождении от Духа» автор усиленно подчеркивает, что исихастско-паламитское учение о Божественных энергиях – это сама отличительная суть Православия, «дар, который дан именно Православной Церкви». Исихия для о. Александра – само средоточие, квинтэссенция жизни в православной вере, как философия – квинтэссенция жизни, посвященной мирской мудрости, и потому сопоставление этих двух путей жизни превращается у него в сопоставление двух фундаментальных начал, исихия и философия. Поворот налицо; и осуществляя его, о. Александр уже был знаком с моими работами по исихазму и с тем, как в них выполняется исихастский поворот православного умозрения. Да, был знаком – и далеко не во всем был согласен. Об этом он говорит сам: в начале доклада «Исихия и философия», указав целый ряд моих текстов, он замечает, что эти тексты, как он выражается, «в согласии и несогласии оказали свое действие на этот доклад». Здесь – прямое свидетельство нашего заочного диалога. И в оставшиеся минуты я кратко обозначу, каковы же были наши основные согласия и несогласия.

…..Разумеется, на чаше согласия лежало очень немало. Согласие между нами порождала уже сама окружающая реальность, личная и общественная ситуация. Мы с о. Александром были собственно из одного круга, из одного православного и небольшевистского, несоветского сообщества, притом из общего пространства русской и московской культуры. Мы знали себя в одном историческом и духовном контексте Православия и культуры, разрушенном большевиками, и задание восстановить этот контекст воспринимали как само собой разумеющееся, и общее и свое личное. Этим уже диктовалось многое, и в первую очередь – преемство по отношению к культуре Серебряного Века и религиозно-Философского возрождения, в сочетании с самым определенным неприятием философии, идеологии и культуры советского официоза – как псевдокультуры, для нас полностью чуждой и внешней. Общими были и некоторые важные нити в нашей христианской жизни: как я сказал, некое время мы оба имели и общего духовного отца, которым был о. Владимир Смирнов, один из чистейших, надежнейших хранителей и держателей истинного московского Православия. И наконец, имело значение и то, что оба мы были математики довольно серьезного калибра, и это предполагало определенные качества, навыки мышления, которые у нас обоих прочно остались и в нашей философско-богословской работе. В немалой степени общей у нас была и оценка истории нашей Церкви, ее современного состояния, а также и оценка русской религиозной мысли и философской традиции. И наконец, last but not least, для нас обоих первостепенное значение приобрела тема, которую лучше всего, пожалуй, формулирует название вышеуказанной работы о. Александра, исихия и философия.

…..Здесь, однако, согласие уже начинает переплетаться с элементами несогласия. Но в детали философского анализа мы сейчас не должны вдаваться, и я лишь назову некоторые немногие пункты, ради полноты общей картины. Важное место в воззрениях о. Александра занимали философия Лосева и имяславие, и в отношении к ним мы определенно расходились. Находя мысль Лосева в целом еще принадлежащей религиозной философии Серебряного Века, и с нею – классической европейской метафизике, я относился к ней более скептически и критически, нежели о. Александр. В частности, я отнюдь не мог принять и той философской апологии имяславия, которую предпринимал Лосев. Вслед за ведущими православными богословами 20 в., создавшими современную рецепцию учения о Божественных энергиях святителя Григория Паламы, я прочно полагал, что православное богословие энергий никоим образом не обосновывает и не оправдывает имяславия. Эта рецепция приводила меня к твердым выводам о том, что имяславие в богословском аспекте представляет собой уход в дохристианскую религиозную архаику, отчасти в сторону неоплатонизма, но еще более – в сторону иудаизма, ветхозаветной мистики Имени. Однако ни Лосев, ни вслед за ним о. Александр не стояли на подобных позициях. Можно сказать, по-видимому, что о. Александр, в отличие от меня, лишь весьма сдержанно и ограничительно принимал современное «неопаламитское» богословие. Не так уж близка была ему и моя трактовка исихастской традиции, выдвигающая на первый план исихастскую антропологию и стремящаяся систематически обобщить и распространить феноменологическую дескрипцию на сферу исихастского опыта. В отличие от «исихастского поворота», проводимый мною «антропологический поворот», пожалуй, не был созвучен о. Александру, и в свое решение нашей общей темы «исихия и философия» он вводил иные мотивы и темы. Исихастскому Методу, строению исихастской практики он не уделял особенного внимания, а также и не стремился держаться какой-либо единой философской методологии. Он был прежде всего иерей, отправляющий Божественную литургию, и хотя в его богословии исихастская духовность тоже была стержневой, но она существенно дополнялась литургической линией; в частности, для него важно было учение св. Григория Синаита о литургии, творимой умом в сердце. Он был и пастырь, и потому, далеко не ограничиваясь антропологией, стремился охватить круг основных вероучительных тем, что с успехом и исполняет книга «Рождение от Духа».

…..Итак, общая большая тема «исихия и философия» в целом развивалась нами по-разному. Однако несмотря на это – а может быть, и благодаря этому? – меж нами поддерживался и жил содержательный, хотя и заочный диалог, уходящий вглубь и обоюдно питательный для нас. И я хотел бы закончить свои несколько слов выражением моей искренней и глубокой благодарности о. Александру Геронимусу за все наши встречи, за его внимание к моей работе и, конечно, за его преданное служение православной Церкви и делу православного разума.