Встань и иди

В Союзе писателей проводили вечер Джойса, приуроченный к изданию трехтомника писателя.

На вечер в ЦДЛ были приглашены переводчик С. Хоружий, издатели, пресса, писатели, все желающие. Почтить память великого дублинца в жаркий июльский вечер собралось довольно много народу, в опровержение всяческих заклинаний о гибели литературы в отдельно взятой стране. Работал буфет, торговали Джойсом и другими товарами. Стены Дома литераторов были украшены плакатами с цитатами из произведений великого ирландца, увеличенными ксерокопиями его интимной переписки, а на ступенях лестницы, под ногами гостей, льдисто звенели какие-то извилистые, кокетливо изрезанные, подобно дамскому кружевному белью или плерезам гроба, фольговые дорожки с непристойными цитатами из всемирно известного романа. По-видимому, С. Хоружий провел ночью спиритический сеанс, вызвав в ЦДЛ дух Леопольда Блума и Молли Маллиган. Приглашенные осторожно ступали по фольге, поднимаясь в большой зал, буквально ногами попирая ненормативную лексику, унося на подошвах башмаков сальности и скабрезности, смущаясь и предчувствуя скандал.

Хоружий привел с собой массу народу, почитателей нетрадиционной (литературной и прочей) ориентации и Джойса. Он также привел и усадил в президиум скандалиста Бренера, известного в московских богемных кругах своими сексуально-фекальными выходками. Наличие на вечере Джойса такого значительного лица оправдывалось, в глазах переводчика, его неординарной сексуальной ориентацией и другими подвигами нравственности. Я сидел в президиуме и размышлял, как присутствие Бренера на вечере может отразиться на репутации ЦДЛ, самого Джойса и мирового авангардистского движения в целом. Возникший из-за кулис Вик. Ерофеев, попросил меня уступить ему место в президиуме, что я тут же с удовольствием сделал. Ерофеев любит и умеет сидеть в президиуме. Квалификация.

После краткого вступительного слова я опустился в зал и демократически сел рядом с писателями, испытывающими экзистенциальное напряжение оттого, что некоторые сидят в президиуме, а другие нет. Ерофеев, быстренько похвалив Джойса, исчез, полетев куда-то на другую тусовку, покруче цэдээловской. Легкость в мыслях у него была необыкновенная. Даже моментальное присутствие на вечере великого писателя не утяжелило ее. Независимый писатель Сергей Есин рассказал о своем беге трусцой в Дублине, по местам боевой славы Леопольда Блума, героя “Уллиса”, Вика Шохина, представлявшая “Независимую газету”, с затаенным дыханием ожидала развития сюжета. Одна из секретарш Союза писателей, в ближнем кругу гордо именовавшая себя Марией из Магдалы, готовилась прочитать заключительный монолог Молли Маллиган, который начинался так (цитирую по памяти): “Сегодня я вымылась до пределах возможного”, на что партнер ей отвечал: “Ну, а само-то “возможное” ты вымыла?” Мария из Магдалы ужасно волновалась, предчувствуя небывалый успех. Стас Джимбинов, крутой авангардист и западник, ценитель прекрасного, который, помню, в Литинституте поставил мне пятерку только за то, что я читал Стриндберга и не читал Шатрова, сидел как-то бочком, вдруг застеснявшись потока местного сознания и модернизма. Постоянного ведущего не было, зрители как-то размагничивались без руководящей идеи и вожака. Кто-то из президиума отчаянно пытался разогреть публику патриотическими строфами Баркова.

Наконец на просцениум вышел Бренер, протагонист. Прочитав небольшой доклад о культуре эрекции в западных странах и ее бескультурье на всем постсоветском пространстве, он без дальнейших проволочек расстегнул ширинку, достал свое мужское достоинство и, делая пассы, принялся заклинать его, чтобы оно встало. С этим, видимо, были какие-то проблемы, потому что оно не подчинялось приказам; может, оно недостаточно понимало по-русски, его достоинство, будучи внутренним эмигрантом, или обладало двойным гражданством, только оно вело себя как-то независимо от хозяина, словно диссидент на Лубянской площади, а публика уже перешептывалось, обсуждая то ли проблемы духовности, то ли эрекции после перестройки. Зал даже не успел обомлеть, так скоро все случилось. “Козел!” — выкрикнул кто-то отчаянный, не сдержав совести, — и зал заволновался, как Киевский рынок при приближении налоговой инспекции. “Да не встанет он у тебя никогда, не встанет! — вскочила какая-то нервная дама из первых рядов и разрыдалась в обе руки.—* А вы смотр`ите на это безобразие, трусы, смотрите, вы этого достойны! Интеллигенция!” — заклеймила всех присутствующих женщина и пятясь покинула зал (ухватив зрелища).

Президиум сам встал от напряжения. Причем больше смотрел не в зал, а на Бренера, перешедшего уже почти на камлание. Не знаю, способствовал ли президиум постмодернизму.

Как ни старался наш заклинатель змей, ему не удалось приручить животное. Видимо слова той нервической дамы оказались пророческими. Поверженный стриптизер старался уже не эпатировать публику, а просто спасти свою мужскую честь. Все было напрасно. До эякуляции дело так и не дошло. Не помогали ни заклинания на идиш, ни пассы. Как только Бренер-2 начинал пробуждаться к жизни, зал кричал “Не встанет! Не встанет!” — и тот снова слагал с себя полномочия. Бренер очевидно нервничал. Капли пота блестели на его лбу как кетовая икра. Так и не добившись повиновения от своего ассистента, протагонист спрыгнул со сцены и, злющий как беременный ежик, понесся в сторону, где его назвали “козлом”. Но был обращен вспять представителями Союза российских писателей (не путать с Союзом писателей России, который за духовность и против авангарда) и изгнан из святых пределов Дома литераторов. Публика, хотя и не дождавшись триумфа модернизма, осталась довольна. Оттянулась на славу. Она потихоньку уносила с собой скабрезные надписи на фольге и клялась в своей преданности великому роману. Трехтомник Джойса раскупался как горячие пирожки! Леопольд Блум, в белом плаще с кровавым подбоем, ухмыляясь, растворился в жарком июльском вечере вместе с потоком сознания Бренера и его заместителя. Устроители вечера тоже, в общем, были довольны: по крайней мере их нравственное чувство было удовлетворено, а книги были полностью проданы.

Поздно вечером, предвкушая всемосковскую славу, я позвонил на программу “Времечко”, ежедневно проводившую конкурс на лучшую новость, и вкратце поведал ей об итогах дня.
— Это non-fiction, не выдумка? — справился у меня какой-то телевизионный нигилист и передал трубку референтке.
— Non-fiction! Non erection! — подтвердил я и принялся объяснять по второму кругу.
— Так в чем же здесь новость? — недоумевала референтка, выслушав мою исповедь. — Можете вы толком объяснить?
— Как в чем? — удивился я. — В том, что он у него никогда уже больше не встанет. Вы понимаете? Ни-ког-да.
— Никогда? — засомневалась она.
— Никогда, — подтвердил я.— Пожизненный калека.
В трубке замолчали. Я чувствовал на том конце провода мощную работу интеллекта.
— А как мы можем это проверить? — Вдруг обрадовалась почему-то она. — Мы даем только проверенные новости! И потом, что же здесь хорошего?
— Как что? * возмутился я. — Вы за или против Нагорной проповеди?
— Я-то за, а вот как рейтинг поведет себя, узнав об этой новости, я не знаю.
— А кто такой Рейтинг, — сказал я. — Ваш начальник?
— Да, самый главный. Он верит только фактам.
— Ну, я не знаю. Уж убедите его как-нибудь. Можете ту даму пригласить, если хотите. Она врать не станет.
— Еще чего! Вы что, хотите, чтобы все мужчины нашего телеканала стали импотентами? Нет уж!
— Ну тогда отморозка этого позовите (я выразился точнее), пускай вам свой вещдок предъявит.
— Об этом подумаем. Во всяком случае, интересный мужчина, — авторитетно заявила эта пигалица и бросила трубку.

Новости моей в эфир так и не дали, не сочли за хорошую. А зря. Вот бы мужчины за сорок порадовались.

Зато через несколько лет награда все-таки нашла героя. В каком-то не то бельгийском, не то нидерландском музее этот гей голландский надругался над известным живописным полотном и был немедленно изолирован властями демократической страны. Все-таки у них меньше демократии, чем в России. Получил четыре года, с чем его и поздравляю. Будет время на размышления о культуре эрекции в западных странах.

Случаются все-таки иногда и у нас хорошие новости, зря говорят. Пусть даже с помощью неближнего зарубежья. Программа “Времечко”, конечно, об этой новости не сообщила.