ПОКАЯНИЕ (греч. metanoia) – одна из основных религиозных установок в иудеохристианской традиции, выражающая признание человеком своих грехов (см.) перед Богом и его сожаление о них, решимость и обещание больше не допускать их впредь. В православной и католической Церкви, П. входит в число церковных таинств и, тем самым, наделяется догматическим и онтологическим смыслом как конститутивный элемент фундаментального отношения Человек – Бог: впадая в грех, человек разрывает связь, разобщается с Богом – а через П. очищается от греха и вновь восстанавливает общение. (Ср.: «П. берет грешных и делает их праведными… кого грех губит, тех оно воссоздает» ). Этот смысл имеет свои основания в Св. Писании: Благая Весть открывается призывом к П. в проповеди Иоанна Крестителя, а в Первом Послании ап. Иоанна сказано: «Если исповедуем грехи наши, то Он… простит нам грехи и очистит нас» (1 Ин.1, 9).

В аскетической традиции Восточного христианства, служащей ядром православной духовности, П. рассматривается как начальная стадия пути духовного восхождения христианина, следующего от обращения (акта выбора вступить на путь к Богу) до свершающегося по благодати обожения, актуального претворения человеческой природы в Божественную. Ранний период развития традиции (IV-VII вв.) характерен особой, преимущественной сосредоточенностью на П. В «Апофтегмах» оно еще выступает как важная (ср.: «Авва Антоний говорил авве Пимену: Великий подвиг для человека – раскаяние во грехах своих пред Богом» ), однако относительно простая установка (ср.: «Один брат спросил авву Пимена: что значит – раскаяться во грехе? – Не делать более греха, – отвечал старец» ; или же: «Коль скоро человек впадает в грех и скажет: согрешил я; грех тотчас проходит» ). Но весьма вскоре оно становится особою большой областью аскезы. Создается углубленная культура П., развивающая специфические покаянные практики, детально обсуждающая роль П. в духовной жизни, пристально рассматривающая связанные с ним душевные состояния… Тема П. становится непременной частью аскетических текстов; дефиниции явления у разных авторов традиции достигают великого числа и разнообразия.

В складывающемся православно-аскетическом учении о П. центральными текстами можно считать обширный комплекс покаянных писаний преп. Ефрема Сирина , а также «Лествицу» преп. Иоанна Синаита, в которой Ступень 5, вкупе с тесно к ней примыкающими Ступенями 6 и 7, являет собой как бы отдельный малый трактат о П. Она начинается рядом определений, каждое из которых открывает новую сторону явления и затем развивается в особую тему: «П. есть возобновление крещения. П. есть очищение совести. П. есть завет с Богом об исправлении жизни. П. есть примирение с Господом чрез совершение благих дел, противных прежним грехам. П. есть помысл самоосуждения… П. есть дщерь надежды и отвержение отчаяния» , и т.д. Вся же центральная часть Ступени занята описанием «обители кающихся и страны плачущих», где пребывающие там «святые осужденники» добровольно подвергают себя разнообразнейшим тяжким мукам и карам, предаются скорби и плачу и «умоляют Господа, чтобы наказал их здесь и помиловал там». На современный взгляд, описание «сих блаженных» носит откровенно садомазохистский характер: «Часто… умоляли они наложить железа и оковы им на руки и выю, и ноги их забить в колоды… Не было у них волос… чувствуя боль в груди от частых биений в перси, харкали они кровью… ничем не отличались они от мертвецов» , и т.д. и т.п. Этому отвечает еще одно определение Лествичника: «Кающийся есть изобретатель наказаний для себя самого», – определение, вытекающее из тезиса: «Признак покаяния… – признание себя достойным всех приключающихся… скорбей, и даже еще больших» . Но не меньше физических мук – душевные: «Одни из сих неосужденных осужденников… сами себя укоряют, с бесчестиями и оскорблениями… иные громко рыдают… орошают пол слезами… сидят на полу и челом ударяют в землю… некоторые огнем печали иссушили слезы в очах» . Все эти экстремальные практики преп. Иоанн признает истинным выражением «смирения кающихся» и далее дополняет эту икономию П. еще двумя элементами: ежечасным «памятованием смерти» (Ступень 6) и «непрестанным плачем по Богу» (Ступень 7), который «есть достигшая полноты своей скорбь души воспламененной» (7, 52) и в котором, в свою очередь, выделяются разные степени и многие виды (слезы любви, страха, слезы об исходе души и проч.). Оба элемента необходимы в подвиге и в П. (ср.: «Мысль о смерти нужнее всякого другого делания» (6, 4); «Призвавший нас сюда… призвал для того, чтобы плакали мы о себе» (7, 16)) – и в итоге, картина покаянных трудов оказывается внешне сходной с картиной психического расстройства, типа невроза или истерии. Именно так и рассматривала феномен П. – и особенно, восточнохристианские покаянные практики – позитивистская наука. Сегодня, однако, основательные опровержения этого взгляда представлены как в религиозной психологии, так и в самой аскетике. Один из авторитетных учителей исихастской практики пишет: «Страдания кающегося не суть ни нервное расстройство, ни следствие неудовлетворенных страстей похоти, ни психологический конфликт, ни потеря разумного контроля; нет в них и какой-либо иной патологии. Совсем нет. Они, эти страдания, по природе своей принадлежат иному плану бытия» . П. же, на поверку, характеризуется совершенно иными свойствами: «Надобно неотменно познать грех и мерзость его, кто хочет истинно покаяться… Без познания греха истинное покаяние не бывает, как без познания болезни исцеления не бывает» .

Т.о., верная аналогия П. – не болезнь, а исцеление. В духовной жизни эти феномены понимаются не в эмпирическом, а в онтологическом смысле: «болезнь» – погруженность в стихию греха, «исцеление» – избрание пути к Богу и прочное вступление на сей путь. Крайний характер принимаемых мер вызван именно онтологической природой «исцеления»: для него требуется полная «премена ума» (буквальный смысл греческого metanoia), преодоление и совершенное оставление всех прежних склонностей, слабостей, привязанностей, разрыв со всем бывшим порядком существования – и этих резких, коренных перемен, как нашли аскеты на опыте, невозможно достичь иначе как всеми описанными средствами. Странные, а порою и дикие, жестокие с мирской точки зрения, они, тем не менее, необходимы для того, чтобы «раскачать» устоявшиеся структуры внутреннего мира, вывести этот мир из привычных стереотипов существования и сделать способным к радикальному изменению. Поэтому описанный комплекс радикальных психологических средств и экстремальных душевных состояний, объемлемый собирательным понятием сокрушение (греч. penthos), образует центральное ядро всей икономии П.
В данном пункте, однако, учения о П. в Восточном и Западном христианстве расходятся между собой. Это расхождение, в свою очередь, вытекает из более общего различия, в самой трактовке П. и его назначения. Используя патристическую схему трех уровней или типов устройства сознания (по Исааку Сирину, естественное устройство отвечает обычному эмпирическому познанию, противоестественное – страстным состояниям и сверхъестественное – восхождению к общению и соединению с Богом), можно, несколько упрощая, сказать, что по католическому учению, П. должно совершить возврат из противоестественного состояния в естественное – и для этого не требуются экстремальные средства. Согласно определению 14 Сессии Тридентского собора (1551), «нет необходимости, чтобы скорбь о грехе… была бы сильнее иных и естественных скорбей» . Это значит, что сокрушение здесь не рассматривается уже как составная часть П., но – как отдельная и более радикальная аскетическая практика. Кардинал Томас Шпидлик проводит меж ними целый ряд различий: «Сокрушение (la componction, penthos) идет гораздо дальше, чем П. (metanoia) … П., в собственном смысле, должно относиться к определенным грехам… Penthos является общим, без конкретизации… Metanoia не нуждается в эмоциях, penthos же, напротив, становится собирательным именем для всех святых эмоций» , в другом месте дополняя: «Сокрушение имеет целью не только получить Божественное прощение, как простое П. (metanoia): оно стремится стереть все следы, все шрамы греха, остающиеся навсегда. Вот почему его слезы непрестанны».

В отличие от этого, в православии суть П. – в создании не естественного, а сверхъестественного устроения внутреннего мира, пусть хотя бы в зачатке и для каждого в свою меру, не поддающуюся строгой регламентации и формализации. Умопремена, metanoia, здесь понимается не только в эмпирическом плане, как раскаяние в конкретном содеянном грехе, но и в плане онтологическом, как бытийный выбор, выбор стратегии преодоления и превосхождения естества.; так что П. здесь – не столько «примирение с Богом» (стандартная католическая формула), сколько Духовные Врата, со входом в которые для христианина начинается онтологический процесс духовного восхождения. Поэтому П. нуждается в участии благодати, и все высшие ступени процесса от него неотрывны: «Благодать покаяния есть восхищение души к Богу… Чрез покаяние совершается наше обожение» . Именно этот онтологический аспект П., его связь со стяжанием благодати и обожением, и делает необходимым присутствие в его составе всех крайних средств, собранных воедино в комплексной установке сокрушения. Без них, без «предельного напряжения раскаяния» (архим. Софроний) человеку не удержать премирной ориентации своих энергий. Отсюда же следует еще одна особенность православного П., также подчеркивающая его радикальный характер: П. не является лишь начальной ступенью духовного процесса, оно должно возобновляться и продолжаться без конца. На это усиленно указывают учители аскезы. По Исааку Сирину, «двадцать четыре часа дня и ночи имеем мы нужду в покаянии» ; согласно Феофану Затворнику, «пребывать в мире с Богом нельзя без непрерывного покаяния… непрерывно должно каяться» . А архим. Софроний, говоря о том же, одновременно очерчивает православное понятие metanoia, отчетливо отличное от вышеописанной «простой, не идущей далеко и не нуждающейся в эмоциях» установки: «Греческое слово: metanoia значит – радикальное изменение нашего умного подхода ко всей жизни – переход от старого мировидения к видению в «обратной» иконографической перспективе: чрез смирение восход к Всевышнему; ибо чрез гордость мы ниспали во тьму кромешную. Так начинается наше покаяние, которому нет конца на земле: конец – в совершенном уподоблении Христу-Богу» . Всего же лучше суть православного понимания П. выражают предсмертные слова аввы Сисоя Великого, который сказал «явившемуся ему Господу: ”Дай мне, Христе, время на покаяние” … Стоявшие около его одра братья спросили: “Ты ли еще не покаялся?” Святой ответил: ”Поверьте, братья, я еще не начинал каяться”» .

БИБЛИОГРАФИЯ (кроме упомянутого)
С.С.Хоружий. К феноменологии аскезы. М.. 1998.
P. Miquel, osb. Abbe de Liguge. Lexique du desert. Etude de quelques mots-cles du vocabulaire monastique grec ancien. Abbaye de Bellefontaine, 1986