Институт Синергийной Антропологии » Архив новостей Заседание семинара: В.Н. Катасонов

8 апреля состоялось очередной заседание семинара. С докладом «Загадки рассказа Ф.М.Достоевского “Сон смешного человека”» выступил доктор философских наук, зав. кафедрой Общецерковной аспирантуры и докторантуры РПЦ Владимир Николаевич Катасонов.

…

Открывая 101-ое заседание, С.С. Хоружий отметил, что тема Ф.М. Достоевского не просто значительная; в русском обществе она не может не звучать. Кто-то сказал про Шекспира, что для английской публики Шекспир — это часть речи. Перефразируя, мы можем сказать, что Достоевский для русского человека — это не просто часть речи, это часть души. Так что тема заседания обоснования не требует. На семинаре она уже не раз звучала, было несколько докладов:

С.С. Хоружий “Антропология исихазма и антропология Достоевского (на материале “Братьев Карамазовых”)” (14.05.2008)

Т.А. Касаткина “Структура образа — структура человека — структура жизненной ситуации” (07.10.2009)

О.А. Богданова “Человек Достоевского в свете синергийной антропологии” (17.04.2010)

Т.А. Касаткина “Мир, Человек и Красота в произведениях Ф.М. Достоевского” (09.06.2010)

Сегодня мы услышим иную реконструкцию антропологии Достоевского.

Владимир Николаевич Катасонов отметил, что его интерпретация затрагивает несколько тем: “Религиозная перспектива рассказа”, “Страдание как медиум истины”, “Образ истины в рассказе”, “Криптоантихрист” и др. Доклад же в первую очередь посвящен ключевой загадке, которая заключена в парадоксальности самого сюжета произведения Достоевского.

Небольшой рассказ “Сон смешного человека” был опубликован Ф.М.Достоевским в 1877 году в рамках очередной тетради “Дневника писателя”. Современная ему критика почти не обратила внимания на этот рассказ, однако, в дальнейшем, в особенности, в начале XX века, к рассказу не раз обращались многие русские мыслители. В чем же притягательность этого рассказа, чем он интересен и по сегодняшний день, что в нем позволяет причислить его к лучшим произведениям философской прозы великого писателя?

Сюжет рассказа внешне несложен. Главный герой, “русский прогрессист и петербуржец”, типичный “человек из подполья” Достоевского, доведенный до предела бессмысленностью своего существования, задумывает совершить самоубийство. Но неожиданно он засыпает и видит сон о “золотом веке” человечества, о роде человеческом, не совершившим грехопадения и счастливо живущем на Земле. Любовь, пронизывающая все отношения этих людей глубоко трогает главного героя, он буквально “молится на них”. Однако его испорченная нравственная природа берет верх и он “развращает” всех этих людей, всю эту цивилизацию. Появляются ложь, зависть, рабство, сладострастие, убийства, ложные и человеконенавистнические теории и т.д. Главный герой пытается проповедывать о прежней жизни, пытается объяснить всем, что это он виновник деградации человеческого рода, хочет принести себя в жертву, но его никто всерьез не слушает. Тут он просыпается и одушевленный идеалом золотого века, жизни, построенной на любви, во-первых, изменяется сам, а во-вторых, начинает активную проповедь в пользу старой истины, которую биллион раз повторяли и читали: люби других, как самого себя, и тогда вернется золотой век! “Главное – люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться”, говорит герой рассказа.

Казалось бы, перед нами еще один образец банальной утопической литературы. Но есть одно затруднение, которое никак не позволяет его считать таковым. Главный вопрос, который встает перед внимательным читателем: почему герой рассказа “развратил” всех людей золотого века? Произошло ли это машинально, просто по заразности греха, или же потому, что в этом золотом веке чего-то не хватало, чего-то, что по своей ценности перетягивает даже всю счастливую и лучащуюся любовью жизнь?

В пользу последнего вывода свидетельствует постоянно подчеркиваемое героем обстоятельство — после падения он говорит: “Я любил их, может быть, еще больше, чем прежде, когда на лицах их еще не было страдания и когда они были невинны и столь прекрасны”. Какая же ценность может возвышать падший мир над миром счастья и любви? Какая ценность может быть в страдании? Интересно, что Достоевский нигде в рассказе не дает прямых ответов на вопросы. И вот загадка: после пробуждения герой рассказа идет проповедовать не мир страдания, а именно тот мир счастья, который предвиделся ему во сне! Именно тот мир, который он любил меньше и который он развратил.

Далее докладчик подробно остановился на анализе образа и позиции “человека из подполья”, который являлся в антропологии Достоевского ключевой фигурой.

Определяющим началом в человеке, в его поступках писатель считает волю. В том была – и осталась ! – непреходящая оригинальность взглядов и героев Достоевского. В то время, когда европейская культура все более соблазнялась успехами научного знания как в естествознании, так и в познании общества, когда пропаганда социалистических идей все более подавалась как результат научного изучения истории («научный социализм»), Достоевский и философски, и как писатель отстаивал концепцию человека, центрированную на понятии воли. Он спорил здесь со всей традицией Просвещения, с французскими энциклопедистами, с родоначальниками социализма, а на русской почве – с кумирами общественного сознания 60 – 70 годов XIX в.: Чернышевским, Добролюбовым, Писаревым.

Например, герой «Записок из подполья» Ф.М. Достоевского беспощадно, порой до карикатурности, критикует просвещенческие мифы. Он доказывает, что никакими сияющими перспективами социализма человеческую свободную волю «не заговорить», что никакие призывы к благоразумию не смогут перевесить фундаментальную ценность человеческой свободы и желания поступать из свободы. Критикуя утопию общества, построенного на основе науки и благоразумия, Достоевский пишет: «Тогда-то, – это все вы говорите, – настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностию… Тогда выстроится хрустальный дворец… Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой–нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в бока и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить ! Это бы еще ничего, но обидно то, что непременно последователей найдет: так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, о которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно от того, что человек всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно…»

Центр нашей личности, согласно антропологии Ф.М. Достоевского, находится в воле. В воле, которая, по факту — сплошь и рядом — может желать неразумного. Можно было бы сказать, что это поврежденная, больная воля. Так оно и есть, вообще говоря, с христианской точки зрения. Но на это герой Достоевского мог бы ответить: «А почем вы знаете, какая воля больная, а какая здоровая ?.. И как ее лечить ?» Задачу исцеления больной воли герои Достоевского лишь постепенно осознают через опыт страдания, а то и преступления. Аргументы против рационалистических утопий Просвещения и коммунизма, столь ярко представленные в произведениях Достоевского, остаются верными навсегда. Человек сотворен свободным, со свободной волей и спасен он должен быть только вместе со своей свободой, а никак не жертвуя ей ради каких–либо идолов, даже если это — разум.

Сколько ни существует человечество в своей истории, всегда оно мечтало о лучшем общественном устройстве, об обществе, в котором господствовали бы справедливость и добрые отношения между людьми. Множество общественных программ, политических манифестов, философских проектов создавалось ради реализации этой мечты; они стремились рассчитать, конкретизировать, а то и художественно представить то общественное устройство, на утверждение которого нужно было направить усилия. Люди пропагандировали эти проекты, боролись за их осуществление, отдавали за них жизнь. Некоторые проекты действительно воплощались, еще чаще, уже существовавшую действительность объявляли воплощением подобного совершенного проекта. Однако, никогда человек не был удовлетворен. Никогда это воплощение не совпадало с его мечтою.

Докладчик подчеркнул, что человек по своей сущности — существо проективное, однако всякая попытка объявить некоторое социальное устройство окончательно справедливым, истинным, окончательно соответствующим сущности человеческого идеала является не только утопичной, но и всегда этот идеал предающей, представляет собой всегда подмену этого идеала какой-то подделкой под него, идолом, воплощение которого в жизнь, в силу этого, будет на его решающих этапах всегда антигуманным и насильственным. Это не значит, что человек должен совсем отказаться от переустройства социального мира, от политики, от идейной борьбы. Но это значит, что все цели, выдвигаемые идеологами и политиками, имеют лишь конечное, и стало быть, преходящее значение и не могут рассматриваться как окончательное решение социальных и человеческих проблем, не могут рассматриваться как спасение человечества.

Катастрофа и спасение мира может пониматься только в рамках эсхатологической перспективы. И этот пафос рассказа Ф.М. Достоевского вполне созвучен позициям христианской эсхатологии.