Заседание семинара 20 ноября 2010 г.
Е.Н. Ивахненко, д.ф.н., зав. кафедрой социальной философии РГГУ
“Аутопоэзис эпистемических объектов в современных обществах знания”

Аннотация доклада

Идеи предлагаемого доклада лежат в русле современной методологии «поворота к материальному», методологии «постсоциальных исследований» и «объектоцентричной социологии». Солидаризируясь с названными направлениями западноевропейской социально-философской мысли, автор считает необходимым включить в их анализ тему аутопоэзиса как само-строительства, само-производства объектов, включающих в себя «человеческое». Речь идет о таких объектах, которые проявляют себя как «объекты знания» и демонстрируют непрогнозируемый рост социальных рисков, порожденный изменением самого типа их влияния на человека.

Краткое содержание доклада

Предлагаемый доклад положен в методологическое русло «поворота к материальному». Речь идет о повороте от вещи в социологии к социологии вещей. Еще Элвин Тоффлер, создавая свой «Future shock», придавал исключительное значение такому важному для исследователя качеству как «повышенная чувствительность к ходу времени». Чтобы это значило применительно к  теме доклада? В самом общем смысле такая чувствительность определяется степенью релевантности изменяющемуся миру объектов. В нашем случае – миру социальных объектов. За сказанным не следует, что автор предлагает набор «самых релевантных» приемов соответствия. По существу, предлагаются анализ, который, с одной стороны, примыкает к современным «постсоциальным исследованиям», с другой – в него включается тема аутопойезиса. Речь идет о таких объектах, которые проявляют способность к собственному росту, потребляют социальное и непрогнозируемо порождают новые его формы. По сути, мы имеем дело с непрогнозируемый рост рисков, порожденным расширением сферы влияния на человека подобных объектов и усилением продуцируемых ими десоциализирующих сил.

Термин «постсоциальный» служит обозначением для расширяющегося спектра культурных форм, выходящих за пределы традиционных определений социального порядка. Наиболее отчетливо преимущества «постсоциальных» объект-центричных разработок проявились в исследованиях фактора непредсказуемости фондовых рынков[1] и Интернет-комьюнити.  В изучении имплозии отношения «вещь-человек» применяется объект-центричный анализ. «Постсоциальные исследования» включают в поле анализа элементы риска, которые возникают в тех случаях, когда объекты получают преимущества, а представленные таким образом объектные отношения составляют конкуренцию отношениям человеческим.

Как это может случиться? и как это может быть?

В предлагаемом анализе значительную  смысловую нагрузку несет понятие «эпистемический объект» (ЭО). Впервые термин «эпистемическая вещь» предложил Х.-И.Райнбергер для обозначения разворачивающейся структуры, не тождественной самой себе[2]. Этот термин позволял провести важное различение с объектами технологическими. Статус технологических вещей (инструментов и товаров), определяется наличием в них фиксированных, стабильных свойств, готовых служить исследователям или потребителям. То есть субъект придает инструментальной вещи функции, которыми он сам «до того» уже располагает.

Другое дело ЭО. Он порожден все более усиливающимся присутствием экспертных систем и процессов познания в современных западных обществах и непосредственно связан с «обществом знания» и «общественной экспертизой», которые прошли в своем развитии через два этапа.

Первый этап – вещи в социологии. Этот этап связан с авторскими экспертными интерпретациями, когда группа специалистов изучает социальный объект и предписывает те или иные  конкретные действия для его устойчивого и предсказуемого развития в «нужном» направлении. Инструментализм и ангажированность здесь налицо. Предписания оформляются экспертами (специалистами), которые «извлекают» рациональное действие из обощеного знания социума. Цели, которые эксперт преследует, прямо или косвенно устанавливаются заказчиком экспертизы. И дело здесь вовсе не в злой или доброй воле конкретного  «заказчика»,  а в том, что траектория развития социального объекта предписывается и направляется извне, из замысла экспертов и его знания об объекте. В этом случае  те или иные интересы и цели групп населения преобразуются экспертами-профессионалами в набор инструментов влияния на объект, а знание выступает в качестве конкретного продукта (товара). В отношениях эксперта и объекта экспертизы продолжает работать принцип отчуждения в Марксово-Гегелевом смысле.

Второй этап – социология вещей. Вещи, как это выясняется, способны «давать отпор» (Б.Латур) конструктивистским проектам. Наблюдения и исследования лишь увеличивают, а не уменьшают их сложность. На этом этапе возникают интерпретации иного рода. Знание выступает уже не в чистом виде «заказчиком» последующих функций вещи, а в качестве одного из факторов (одной из переменных) взаимодействия с ней, со всей неопределенностью последствий такого взаимодействия. Такое возможно тогда, когда культура знания строится вокруг объектных миров. Можно сказать, что она «объектуализируется». На нечто подобное указывал  М.Хайдеггер. «Послушные», «прозрачные», выверенные человеком вещи определялись им как «оснастка» (“Zeug”), через которую осуществляется наше инструментальное пребывание в мире[3].  Оснастка требует от человека заботы и опеки. В свою очередь «вещь» идентифицируется с теми объектами познания, которые только и достойны быть, в хайдеггеровском смысле –  Бытийствовать вне каких-либо практических и теоретических рассуждений. Так и нашем случае, объекты уже не орудия, не инструменты, не товары и не посредники в традиционном смысле. Концепция социальности взаимодействия с такими объектами  существенно расширяется.

В своей статье К.Кнорр-Цетина и У.Брюггер предложили  интерпретацию ЭО как объекта знания, способного безгранично разворачивать свою сущность, «взрываться» и «мутировать». Так, если «инструменты и товары по сути своей напоминают закрытые ящики стола конкретного размера с четко очерченными углами, — пишут авторы, — то объекты знания скорее подобны выдвинутым ящикам, заполненным папками, ряды которых теряются в темноте отведенного им пространства стола»[4]. Определяющей характеристикой ЭО называется «недостаточность объективности и завершенности существования, нетождественность самому себе»[5].

По нашему мнению, водораздел между отчужденными объектами (инструментами, фетишизированными товарами…)  и объектами, названными  «эпистемическими», может определяться по фактору наличия/отсутствия аутопойезиса «вещей». Вводя понятие «аутопойезиса» в социологию вещей, мы получаем дополнительную возможность привключить в исследовательские практики по меньшей мере две усиливающих наши возможности позиции.

Первая позиция – это привлечение исследовательского потенциала современных коммуникативных теорий, где тема аутопойезиса звучит наиболее убедительно. Так, Н.Луман рассматривает коммуникативные революции (язык, письменность, книгопечатание…), как ступени эволюции аутопойезиса коммуникации[6]. Технологически обособившиеся электронные массмедиа рассматриваются им как ступень аутопойезиса системы, на которой коммуникация способна продуцировать новые формы профессиональной кооперации и, в конечном итоге, социальности в целом.  По сути, Луман говорит об особых следствиях эволюции объекта (в данном случае – электронных массмедиа) и такого наращения его сложности, которое позволило запустить его принципиально новое свойство в виде способности к автономному продуцированию непредсказуемых прежде социальных последствий.

Вторая позиция – обогащение словаря объект-центричной социологии за счет включения в социологический дискурс  словарей пограничных областей знания (теории коммуникации, динамическая/неклассическая теория информации и др. ). Такой подход позволяет выйти за пределы  прежних мыслительных схем, а также существенно расширить представление об объект-центричности как таковой. Признаки уже известных ЭО (фондовый рынок) вполне просматриваются в медиа коммуникации и Интернет-коммуникации, а также в таких «чисто физических» объектах, как климат и океанические течения.

Напомним, что объект приобретает эпистемологический статус, когда «заимствует» свои свойства из сферы науки и экспертного знания. Для естествознания подобная концептуализация вполне обычное дело, тогда как в социальных науках она все еще расходится с традиционными  представлениями. Но именно эти и подобные им интегративные свойства ЭО дают основание использовать те понятия, термины, характеристики и обращения, которые мы используем, когда описываем вновь образовавшиеся эмоциональные миры или коллективные типы ответственности, соответственно,  личности или социальной группы.

Таким образом, настоящий доклад следует рассматривать как часть более широкой программы преодоления «классических» представлений о поведении социальных объектов, которые прошли точку самозапуска аутопойезиса и длят себя во времени как объекты «эпистемические». Словом, для нас наибольший интерес представляет не столько то, к?к люди, руководствуясь своими рациональными представлениями, осуществляют  инструментальную деятельность при помощи вещей, т.е.  – через аутопойезис отношений (процессов) между людьми и «ожившими» вещами.

К числу наиважнейших факторов, способствовавших повороту к объект-центричной социальности следует отнести глобализацию технологических и коммуникативных сетей. Сама по себе глобализация, как известно, не привела к автоматическому нарастанию социальной сложности, но привела к порождению локальных микроструктур (community). Однако описание и классификации некоторых комьюнити, их состав и структура стали утрачивать четкие очертания. Наиболее очевидно это обстоятельство проявилось в индивидуализированных сообществах Интернет-коммуникации, где объект-центричная социальность представляет оборотную сторону современной индивидуализации.

Обозначенная трансформация не открывается сразу, а порожденные ею формы социальности, еще не выражены явно и зачастую остаются в поле традиционных интерпретаций – как социально-групповое образование, хотя и новое. В этой связи уместно констатировать: там, где традиционно работала связка «человек – человек» (или «человек – социальная организация»), стали образовываться связка – «человек – эл. инф. устройство». Но сама по себе констатация того, что первый тип связки – «человек-человек» – уступает место второму типу – «человек – устройство» – в условиях сохранения традиционной социологической интерпретации, мало что прибавляет к пониманию изменившейся статуарности событий.

Описывая аутопойетические объекты традиционным языком (словарем) субъект-объектной социологии, мы обречены искать для них место в старых мыслительных схемах. Для релевантного их объяснения и понимания («чувствительности к ходу времени») необходимо расширение  словаря объект-центричной социальности.

Приведу несколько сопоставлений, которые будут мной прокомментированы в ходе устного доклада

 

 

Объект – ИНСТРУМЕНТАЛЬНЫЙ	Объект – ЭПИСТЕМИЧЕСКИЙ
«Равен самому себе» – спрятанная, но полностью развернутая  сущность («стол с закрытыми ящиками»)	«Не равен самому себе» – приобретает новые свойства и изменяет те, которые имел. («постоянно воспроизводящаяся незавершенность»)
Позиция независимого наблюдателя Определение управляющего уровня ? перехват управления	Со-делание, «тонкая подстройка» – (формула взаимного сотворения)
Предполагается, что существует (потенциально) единственно верное описание, а все другие стоят ближе или дальше от него.	Объекты генерируют всевозможные знаки, репрезентации  и выражаются через них ? требование расширения социального воображения и словаря.
Антропоцентрические системы	Анонимные неживые системы со свойствами живого организма ?  социальные риски
Объекты наделяются человекоразмерностью, а их содержание и сущность  усматривается в социальных отношениях.	Объектные отношения замещают социальные и участвуют в формировании: – эмоциональных миров; – коллективных договоренностей; – морального порядка.
Идентичность обретается исключительно в социальных отношениях	Диктуется необходимость определения идентичности (обретения своего «Я») с точки зрения объектных принципов и категорий.

 

 

Мы только нащупываем в темноте стенки новообразующеся реальности, безостановочно изменяющееся под давлением «наплывающих» объектных миров, только приноравливаем формулировки к антропологическим и аксиологическим вызовам, только ставим в дискуссиях вопрос о том, что такое «ВЕЩЬ»?  Возможно, мы говорим себе и другим: все гораздо проще, мы имеем дело с чем-то вроде зеркала, в котором видим и не всегда узнаем свое собственное изображение? А что нам остается делать, когда мы недопонимаем происходящего и тревожно ожидаем его последствий?

Неужели, когда речь заходит о материальных вещах, мы так никогда и не признаем в их социальном бытии что-то большее, чем имитацию наших собственных функций? Для меня, нет сомнения в том, что эпистемические вещи представляют собой  «оживший» мультипликатор знаний, генератор непрогнозируемого роста новых социальных образований и спонтанных рисков? Не могу отделаться от навязчивой мысли, что  эпистемические вещи породили что-то похожее на «вторую волну» включения человека в естественный отбор. Только теперь уже отбирает не дикая природа, а сложные артефакты, прошедшие собственную эволюцию: от вещей-инструментов,  приспособленных для человека до эпистемических вещей, снова «взявшихся»  изменять  человека под себя?