21 октября С.С. Хоружий дал интервью сербскому журналу “Печат“. Сергей Сергеевич Хоружий ответил на вопросы известной сербской журналистки Миланы Бабич об основных этапах развития синергийной антропологии, современной ситуации и планах на будущее.

 

С.С. ХОРУЖИЙ: 
БЕСЕДА С МИЛАНОЙ БАБИЧ,
ЖУРНАЛИСТКОЙ СЕРБСКОГО ЖУРНАЛА “ПЕЧАТ”

М.Б.: Поштовани Сергеј Сергејевич, да ли бисте могли, укратко, у основним тезама, изложити Вашу теорију синергијске антропологије? Пут који је Ваша мисао прешла од Диптиха о тиховању до данас?

(М.Б.: Уважаемый Сергей Сергеевич, не могли бы Вы коротко, в основных тезисах, изложить Вашу теорию синергийной  антропологии? Путь, который Ваша мысль прошла от «Диптиха» до сегодняшнего дня?)

С.Х.: «Диптих безмолвия» (1978), переведенный на сербский язык моим другом Мирославом Ивановичем, – это первый, ранний проект синергийной антропологии. Здесь я начинаю рассматривать антропологические основания и структуры исихастской практики. Затем в книге «К феноменологии аскезы» (1998) была дана уже довольно полная реконструкция антропологии исихазма, обнаружившая немало важных особенностей этой антропологии – наличие полного метода, «органона» в практике исихазма, близость исихастского искусства трезвения, nepsis, к модусу интенционального сознания, описанному в феноменологии Гуссерля и т.д. Далее, ряд принципов и понятий моей дескрипции исихазма оказалось возможным обобщить на другие виды и области антропологических практик – прежде всего, на духовные практики других религий, затем на процессы под воздействием бессознательного, виртуальные практики и др. Так в результате постепенного расширения и обобщения была построена новая общая концепция человека – синергийная антропология. Ее центральный принцип – антропологическое размыкание, которое обобщает принцип синергии в православной аскетике и богословии. Согласно этому принципу, человек формирует свою личность и идентичность, когда он делает себя открытым, размыкает себя, осуществляя встречу и контакт с Другим, находящимся вне горизонта опыта, сознания и существования человека. Достижение пределов этого горизонта – особый, предельный опыт человека. Поэтому принцип синергийной антропологии можно выразить так: человек как таковой формируется посредством размыкания себя в предельном опыте. 

М.Б.: Кажете да духовне праксе доводе човјека до границе гдје се његов хоризонт суреће са другим обликом бића, а потом говорите о три топике Антропоплошке границе – Онтолошке, Онтичке и Виртуелне, шта под тим подразумијевате?

(М.Б.: Вы говорите, что духовная практика приводит человека к Границе, где его «горизонт» встречается с другим видом бытия, а затем говорите о трех топиках Антропологической Границы – Онтологической Онтической и Виртуальной. Поясните, что под этим подразумевается?)

С.Х.: Три топики Антропологической Границы – это три основных вида антропологического размыкания. Как обнаруживает и доказывает синергийная антропология, предельный опыт размыкания себя может иметь только три различные формы: 1) размыкание при встрече с другим образом бытия (как в духовных практиках); 2) размыкание при достижении такой границы опыта и сознания, которая остается в пределах нашего, наличного образа бытия (например, при воздействиях бессознательного); 3) размыкание при выходах человека в виртуальную антропологическую реальность (например, компьютерную реальность, киберпространство).

М.Б.: Када смо прошли пут разговарали рекли сте да сте једном приликом радили анализу различитих форми и нивоа комуникације које се данас употребљавају, па смо нагласак у разговору ставили на виртуелну комуникацију, можете ли сада још нешто више рећи о том истраживању и резултатима?

(М.Б.: Когда мы в прошлый раз с Вами разговаривали, Вы сказали, что проводили анализ разных форм коммуникации, используемых сегодня. В том разговоре мы сделали акцент на виртуальной коммуникации, можете ли Вы еще что-то рассказать об этом исследовании и его результатах?)

С.Х.: Исследование разных форм и уровней коммуникации – обширная проблематика, которая во многих темах близка к синергийной антропологии. В одной небольшой работе я анализирую все множество форм межчеловеческого общения с точки зрения их личностного, духовно-душевного, экзистенциального содержания. Я прихожу к выводу, что это множество имеет свою внутреннюю структуру: все входящие в него формы разделяются на две иерархические серии. Одна серия – это формы общения, создаваемые в духовной практике: их личностно-экзистенциальное содержание делается все более богатым, дифференцированным, в пределе стремясь к абсолютной полноте общения, которая соответствует взаимному обмену уже не информацией, а бытием и описывается православно-богословским понятием «перихорезы». Другая же серия – это современные формы, возникающие в виртуальных и медийных практиках (как общение в социальных сетях) и характеризующиеся, напротив, последовательным убыванием личностно-экзистенциального содержания. Здесь общение становится все более бедным, формальным и в пределе приближается к всецело формализованному «общению протоколов» в компьютерных системах. Доминирование форм этой серии несет риск антропологического кризиса, и я анализировал возможные пути его преодоления.

М.Б.: Говорили смо и о Сребрном вијеку, о умјетницима и интелектуалцима, о времену које спрам овог данас дјелује богато и недостижно, о термину Исток-Запад који је заживио у Сребрном вијеку – међутим, сада, с обзиром на ситуацију у свијету, склона сам да прије прихватим поједине оцјене Данилевског него Достојевског. Наиме, уз сву жељу, и наду, да свијет може бити саборан и обједињен, дјелује ми као да истински сусрет Истока и Запада може бити остварен само као мета искуство, есхатолошко искуство. Ми, православни, мисионаримо „изнутра”, литургијски, а они освајачки? Ми их гледамо као палу браћу, а они нас као непријатеље?

(М.Б.: Мы говорили с Вами и о Серебряном веке, о художниках и интеллектуалах, о времени, которое – в сравнении с сегодняшним днем – обладало ныне не достижимой наполненностью, богатством творческих свершений, о формуле «Восток-Запад», которая родилась в Серебряном веке, – между тем, имея в виду обстановку в мире, я теперь склонна скорее принять оценку Данилевского, чем Достоевского. Именно, при всем желании и надежде, что мир может стать соборным и объединиться, мне кажется, что истинная встреча Востока и Запада может быть осуществлена лишь как мета-опыт, эсхатологический опыт. Мы, православные, осуществляем эту миссию «изнутри», литургически, а они – захватнически? Мы рассматриваем их как православных братьев, а они нас как врагов?) 

С.Х.: Понятие «Восток-Запад», о котором я говорил, характеризовало определенный тип культуры, к которому приближалась культура России Серебряного Века. Становление этого типа оборвалось, и культурные процессы приняли иное течение совсем не теперь, а еще с началом Первой мировой войны. Возвращения к этому намечавшемуся типу более не происходило, но тем не менее активное взаимодействие и взаимовлияние Восточно-христианской и Западно-христианской культур неизбежно продолжается в других, сегодняшних формах. Эти формы еще плохо изучены и поняты, они требуют как исторического и социокультурного анализа, так и духовного осмысления. В философском аспекте эти задачи связаны с понятием Другого, центральным и ключевым понятием современной мысли. Кем и как здесь выступает Другой? Он выступает в новых и непростых конфигурациях, социокультурных и субъектологических, которые и надо раскрыть. И можно ожидать с уверенностью, что их не удастся раскрыть на базе лишь тех простейших репрезентаций Другого, которые Вы упоминаете (Другой – брат или Другой – враг). 

М.Б.: Када говоримо о исихазму, морамо имати у виду да се ради се о православном учењу које је чак и просјечном православном хришћанину недовољно познато, на који начин би могли ову древну праксу приближити српском читаоцу?

(М.Б.: Когда мы говорим об исихазме, надо иметь в виду, что это православное учение, которое и среднему православному христианину недостаточно известно. Как можно было бы эту древнюю практику приблизить к сербскому читателю?)

С.Х.: Я думаю, исихазм уже давно-давно входит в органику сербской жизни – и в фундамент сербской культуры, и во внутренний мир, в духовно-душевные структуры сербского человека. Входит не как особое учение, которое этот человек изучил, а как часть впитанного им наследия, часть, которая, говоря по-церковному, искони срастворена ему, где заметно, а где и незаметно проникла в его мысли и взгляды, в его поведение. Хиландар, Фрушка Гора – это слова известные, не чужие никому в Сербии. На эту базу, которая есть уже у каждого серба внутри, и можно надежно опираться, чтобы «приблизить древний праксис сербскому читателю»! 

М.Б.: У контексту приче о исихазму ставила бих акценат и на отргнутост ријечи, како од свог изворног значења, тако и од дубине коју трагови вијекова у њему носе. На примјер,  грчки термин аскеза умјесто словенског и српског – подвиг, вјежбање, труд – често бива схваћен у својој латинској варијанти у којој овај термин упућује на значење самомучења. Примјера има пуно. Изгледа да је проблем човјека данашњице садржан и у томе да и када причају истим језиком људи се не разумију.

(М.Б.: В контексте рассказа об исихазме я ставлю акцент на оторванности слова как от своего исходного значения, так и от глубины смысла, который это слово включало в себя несколько веков назад. Например, греческий термин «аскеза» (вместо славянского и сербского «подвиг», «упражнение», «труд») часто понимается – в своем латинском звучании и направляется им – как «самомучение». Примеров много. Кажется, что проблема человека современности и в этом: даже когда люди говорят на одном языке, они не понимают друг друга.)

С.Х.: То, о чем Вы говорите, – это начальная проблема всякого философского дискурса: проблема очищения языка, превращения обыденной лексики в понятия и термины. Все обыденные слова несут печати среды, контекстов, несут массу коннотаций, уводящих в разные стороны. И у слова «подвиг» в русском языке этих не-исихастских печатей и коннотаций заведомо больше, чем у слова «аскеза», на первом плане, это – слово из военного и идеологического словаря. Работа формирования точного дискурса конкретна, и общие рецепты в духе устранения иностранных слов здесь абсолютно неадекватны.

М.Б.:  Истински аскета је и љекар који се враћа у свијет да лијечи болесне људе и друштво. У књизи „Психологија: поглед из пустиње, човјеков вапај у доба технологије”, Ј. Корнаракис (по образовању и теолог и психолог) полази од открића да је свака душевна болест у вези са одређеним метафизичким проблемом. Корнаракис указује да се у списима светих отаца налазе непроцјењива свједочанства о подвижничкој психологији, борби са собом. Код Вас сам такође наишла на текстове који се баве овом проблематиком. У српском корпусу се овом проблематиком бави Владета Јеротић, међутим ова пракса овједињења психотерапије и пастирског старања никако да заживи у ширим размјерама међу православним свијетом – који је разлог овакве разједињености свјетовног и духовног?

(М.Б.: Настоящий аскет – он же и врач, который возвращается в мир, чтобы лечить больных людей и общество. В книге «Психология. Взгляд из пустыни: вопли человека в эпоху технологии» Иоаннис Корнаракис [1] (по образованию он и богослов и психолог) исходит из открытия, что каждая душевная болезнь связана с определенной метафизической проблемой. Корнаракис указывает, что в сочинениях святых отцов содержится неоценимое свидетельство о подвижнической психологии, о борьбе с собой. И я, и Вы тоже читали тексты, которые говорят об этой проблематике. В сербском корпусе об этом пишет Владета Иеротич [2]. Однако эта практика соединения психотерапии и пастырского служения никак не может начаться в широких масштабах в православном мире – какова причина разобщенности мира светского и духовного?)

С.Х.: На практическом, социальном уровне, соединение, о котором Вы говорите, – весьма трудная и многосторонняя задача. Пути ее решения зависят от конкретных обстоятельств, от состояния духовной традиции, от отношений Церкви и общества, и трудности на этих путях в Сербии, России, Греции – не одни и те же. Исходная дистанцированность церковного и секулярного сообществ, формаций сознания очень велика, и в посткоммунистических странах – в особенности. Эту дистанцию, конфронтацию надо преодолевать; и возможно, развивающиеся процессы постсекуляризационного характера могут способствовать этому.

М.Б.: Како утичу савремени токови – виртуелизација, компјутеризација и други на човјека. Теоретичари говоре о постчовеку, шта је он – чиме се разликује од старог на ког смо навикли?

(М.Б.: Как влияют современные течения – виртуализация, компьютеризация – на человека? Теоретики говорят о постчеловеке, что он отличается от прежнего, к которому мы привыкли – чем?)

С.Х.: О постчеловеке сегодня говорят все, и популярные СМИ – еще больше, чем теоретики. Писал о постчеловеке и я. Это – некоторое гипотетическое существо, гибрид человека и компьютера (киборг) или генетический мутант, которое в будущем человек создаст и которое займет место человека. Подобное развитие событий – это уход, смерть человека, и тем самым – опасность, антропологический риск. В своих работах я намечаю стратегии нейтрализации, преодоления этого риска.

М.Б.:  Гдје видите пут, излаз, за савременог човјека и друштво?

(М.Б.: Каким Вы тут видите путь, выход для современного человека и общества?)

С.Х.: Я говорю с Вами как ученый, философ, а не как учитель или идеолог, дающий рецепты и указывающий пути. 

М.Б.: Ако је и данас у систему образовања доминатан позитивистички приступ и разједињеност чак и оних области које би требало да буду широко повезане, да ли је уопште могуће доћи до знања које је свеобухватно и дјелујуће, или знање мора бити освојено кроз индивидуални чин самообразовања?

(М.Б.: Если сегодня в системе образования доминирует и позитивистской подход, и разобщенность – даже в тех областях, которые должны были бы быть тесно связаны, то возможно ли вообще дойти до знания, которое было бы всеобъемлюще и действенно? Или же знание должно быть освоено через личное действие самообразования?) 

С.Х.: Позитивистский подход, я надеюсь, не так уж доминирует сегодня, в науке он давно признан устаревшим; но, с другой стороны, и «всеобъемлющее знание» – это некоторая утопия. Однако вполне справедливо замечание о разобщенности тех областей знания, которые естественно должны быть связаны. К преодолению этой разобщенности как раз и направлена программа синергийной антропологии, ее конечная цель – новое единство всей сферы гуманитарного знания на базе концепции человека, обобщающей наше, православное его видение. И, конечно, новое единство должно быть внедрено и в систему образования; самообразование – это всегда хорошо, но и всегда недостаточно.

М.Б.: Ви сте математичар и физичар, богослов и философ. Дајете ли предност некој од ових дисциплина, могу ли се помирити савремена физика и теологија, наука о природи и вера у Бога? Ако је темељ православног хришћанства вера у оностраност, трансцедентност Бога да ли Ви то као физичар прихватате?

(М.Б.: Вы математик и физик, богослов и философ. Можете ли Вы сказать, что некоторые из этих дисциплин имеют преимущество? Можно ли примирить современную физику и теологию, естественные науки и веру в Бога? Если основанием православного христианства является вера в превосходство, трансцендентность Бога, Вы это принимаете как физик?) 

С.Х.: Вера во Христа – это вера в Новый Завет, который Он заключил с человеком, и я как человек всецело принимаю этот Завет. Ни физика, ни математика сюда никак не причастны, отношения человека с Богом в христианстве – это личные отношения, которые никак не в их сфере. Проблемы и конфликты на тему „религия и наука”  возникают лишь во вторичных уровнях, в рамках определенных богословских учений и определенных естественнонаучных позиций. При этом, доверять существующим формулировкам этих проблем и конфликтов, как правило, нельзя, ибо во всей этой проблематике до сих пор не достигнуто корректной методологической постановки, которая бы в полной мере учитывала специфическую природу и религиозного, и естественнонаучного опыта. 

М.Б.: У том свјетлу има ли данас смисла подјела људи на атеисте и вјернике, ради које су толико страдали у 20. вијеку?

(М.Б.: В этом свете имеет ли для нас смысл разделение людей на атеистов и верующих, из-за которого столько страдали в 20 веке?)

С.Х.: Разделение, безусловно, имеет смысл! И „атеист”, и „верующий” – это определенные и очень различные типы воззрений и убеждений, типы сознания. Но этим совершенно не решается вопрос о том, каковы должны быть взаимоотношения между принадлежащими к этим категориям. Необходимо учитывать и то, что определения абстрактны, и в современных обществах точное соответствие живых людей этим определениям крайне редко; даже и самопричисление человека к той или другой категории – отнюдь еще не гарантия этого соответствия.

М.Б.: Историја свијета се одвија у дијалектици између Царства и Пустиње. Сваки покушај спуштања Неба на земљу носи у себи примјесу пантеизма, а, са друге стране, зар нисмо позвани да у сваком времену призивамо на свеопшти преображај који ипак почиње овдје, на Земљи – како помирити ове двије тежње?

(М.Б.: История мира развивается в диалектике между Царством и Пустыней. Каждая попытка «сведения» Неба на землю носит в себе примесь пантеизма. С другой стороны, в каждом времени разве мы не призываем ко всеобщему преображению, которое все же начинается здесь, на Земле, –  как примирить эти два стремления?)

С.Х.: Вопрос мне кажется искусственным, ибо ответ на него изначально присутствует в православном сознании, и в самой наглядной форме: разве же знаменитая «Райская Лествица», лестница духовного восхождения, подвига, не есть готовый и исчерпывающий ответ?

М.Б.: Шта сада радите, какви су Ваши планови за будућност. Из Требиња са скупа Саборност и демократија прошле године сјећамо Вас се као човјека пуног енергије и животног елана?

(М.Б.: Чем Вы сейчас занимаетесь, какие Ваши планы на будущее? По прошлогоднему научному собранию «Соборность и демократия» в Требинье мы помним Вас как человека, полного энергии и жизнерадостного.)

С.Х.: Синергийная антропология становится известной, в мире увеличивается к ней интерес, и я обязан удовлетворять этот интерес! Только что у меня прошла большая научная программа в Китае, где я прочел солидный курс лекций в Пекинском университете (это – первый в иерархии всех китайских университетов), провел лекции и рабочие семинары во многих других университетах Пекина, Шанхая. Там есть мои ученики, и контакты будут продолжены. Подобные рабочие контакты есть и в других странах, и по России; однако более важные задачи – не внешние, а внутренние. Синергийная антропология ставит себе высокие задания, она должна быть антропологией нового типа, не только полноценным знанием о человеке, но и общей концептуально-методологической основой для всего ансамбля гуманитарных дисциплин: наукой наук о человеке. В исполнении этих заданий — еще целый ряд немалых и нелегких проблем, и я не без труда стараюсь находить время, чтобы размышлять над ними. 

М.Б.: Ви сте и ове године били у Београду на скупу о Атосу. Какви су Ваши утисци из Србије и Републике Српске о земљи и људима?

(М.Б.: В этом году вы были в Белграде на научной конференции по Афону. Какие у Вас впечатления от Сербии и Республики Сербской – от страны и от людей?) 

С.Х.: Для любого русского православного человека Сербия (а Сербия и Республика Сербска – один народ) – не чужая страна, а братская, и по языку, и по вере. А для меня и Сербия, и Белград – сердечно дорогие места! Здесь почитаемые мною монастыри, храмы, святые места, здесь много моих друзей и моих читателей, и я надеюсь, что связи наши сохранятся и будут крепнуть.

У Требињу, 21. 10. 2013.
Милана Бабић

_______________________
 [1] Иоаннис Корнаракис – греч. богослов, психолог, почетный профессор Афинского университета.
 [2] Владета Иеротич (р. в 1924 г.) – сербский врач-психиатр, философ, профессор богословского факультета Белградского университета.